Неточные совпадения
Она вспоминала не одну себя, но всех женщин,
близких и знакомых ей; она вспомнила о них в то единственное торжественное для них время, когда они, так же как Кити, стояли под венцом с любовью, надеждой и страхом в
сердце, отрекаясь от прошедшего и вступая в таинственное будущее.
Он видел только ее ясные, правдивые глаза, испуганные той же радостью любви, которая наполняла и его
сердце. Глаза эти светились
ближе и
ближе, ослепляя его своим светом любви. Она остановилась подле самого его, касаясь его. Руки ее поднялись и опустились ему на плечи.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем
ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют
сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
Утро было прекрасное: опрятные, веселые дома с садиками, вид краснолицых, красноруких, налитых пивом, весело работающих немецких служанок и яркое солнце веселили
сердце; но чем
ближе они подходили к водам, тем чаще встречались больные, и вид их казался еще плачевнее среди обычных условий благоустроенной немецкой жизни.
В полку не только любили Вронского, но его уважали и гордились им, гордились тем, что этот человек, огромно-богатый, с прекрасным образованием и способностями, с открытою дорогой ко всякого рода успеху и честолюбия и тщеславия, пренебрегал этим всем и из всех жизненных интересов
ближе всего принимал к
сердцу интересы полка и товарищества.
Она долго не могла поверить тому, чтобы раздор начался с такого безобидного, не
близкого ничьему
сердцу разговора.
Степану Аркадьичу название этого места, столь
близкого его
сердцу, уже было привычно, и он, не ошибаясь, быстро выговаривал его.
Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком
близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал ее
сердце.
Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех
близких моему
сердцу.
Заговорив однажды по поводу
близкого освобождения крестьян, о прогрессе, он надеялся возбудить сочувствие своего сына; но тот равнодушно промолвил: «Вчера я прохожу мимо забора и слышу, здешние крестьянские мальчики, вместо какой-нибудь старой песни горланят: Время верное приходит,
сердце чувствует любовь…Вот тебе и прогресс».
У ней стукнуло
сердце, и не в первый раз, лишь только начинались вопросы,
близкие к делу.
Татьяна Марковна разделяла со многими другими веру в печатное слово вообще, когда это слово было назидательно, а на этот раз, в столь
близком ее
сердцу деле, она поддалась и некоторой суеверной надежде на книгу, как на какую-нибудь ладанку или нашептыванье.
Надежда быть
близким к Вере питалась в нем не одним только самолюбием: у него не было нахальной претензии насильно втереться в
сердце, как бывает у многих писаных красавцев, у крепких, тупоголовых мужчин, — и чем бы ни было — добиться успеха. Была робкая, слепая надежда, что он может сделать на нее впечатление, и пропала.
Там стояли Версилов и мама. Мама лежала у него в объятиях, а он крепко прижимал ее к
сердцу. Макар Иванович сидел, по обыкновению, на своей скамеечке, но как бы в каком-то бессилии, так что Лиза с усилием придерживала его руками за плечо, чтобы он не упал; и даже ясно было, что он все клонится, чтобы упасть. Я стремительно шагнул
ближе, вздрогнул и догадался: старик был мертв.
Каким образом могли сочетаться все мирные впечатления и наслаждения затишьем с мучительно сладкими и тревожными биениями
сердца при предчувствии
близких бурных решений — не знаю, но все опять отношу к «широкости».
После Nicolas самой
близкой к
сердцу Агриппины Филипьевны была, конечно, Алла.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне не было сказано ни одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов в первый раз почувствовал с болью в
сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после смерти
близкого человека.
Когда он вышел за ограду скита, чтобы поспеть в монастырь к началу обеда у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом), у него вдруг больно сжалось
сердце, и он остановился на месте: пред ним как бы снова прозвучали слова старца, предрекавшего столь
близкую кончину свою.
Казалось, в нем созревало какое-то решение, которое его самого смущало, но к которому он постепенно привыкал; одна и та же мысль неотступно и безостановочно надвигалась все
ближе и
ближе, один и тот же образ рисовался все яснее и яснее впереди, а в
сердце, под раскаляющим напором тяжелого хмеля, раздражение злобы уже сменялось чувством зверства, и зловещая усмешка появлялась на губах…
—
Сердцем я больше связан с вами, но не делю многого из ваших убеждений; с нашими я
ближе верой, но столько же расхожусь в другом.
Оттого-то ей и было так легко победить холодную Афродиту, эту Нинону Ланкло Олимпа, о детях которой никто не заботится; Мария с ребенком на руках, с кротко потупленными на него глазами, окруженная нимбом женственности и святостью звания матери,
ближе нашему
сердцу, нежели ее златовласая соперница.
И я не делал новых попыток сближения с Кучальским. Как ни было мне горько видеть, что Кучальский ходит один или в кучке новых приятелей, — я крепился, хотя не мог изгнать из души ноющее и щемящее ощущение утраты чего-то дорогого,
близкого, нужного моему детскому
сердцу.
Сердце мое сжалось так сильно, как будто я потерял дорогого и
близкого человека…
Сердце у меня сжималось, в груди все стояло ощущение заливающей теплоты, в душе болело сознание разлуки, такое сильное, точно я опять расстался с живым и
близким мне человеком.
Весело слушает крестьянин весною эти звуки и верит им, хотя бы стояла холодная погода: эти звуки обещают
близкое тепло; зато в жаркие дни, какие изредка бывают у нас в исходе августа и даже в начале сентября, крик высоко летящих журавлей наводит грусть на его
сердце: «Быть рано зиме, — говорит он, — журавли пошли в поход», — и всегда почти верно бывает такое предсказание.
Странная наружность, угрюмо сдвинутые брови, стук костылей и клубы табачного дыма, которыми он постоянно окружал себя, не выпуская изо рта трубки, — все это пугало посторонних, и только
близкие к инвалиду люди знали, что в изрубленном теле бьется горячее и доброе
сердце, а в большой квадратной голове, покрытой щетиной густых волос, работает неугомонная мысль.
Может быть, как прозорливая женщина, она предугадала то, что должно было случиться в
близком будущем; может быть, огорчившись из-за разлетевшейся дымом мечты (в которую и сама, по правде, не верила), она, как человек, не могла отказать себе в удовольствии преувеличением беды подлить еще более яду в
сердце брата, впрочем, искренно и сострадательно ею любимого.
Он состоял из пяти существ, почти одинаково
близких ее
сердцу: из толстозобого ученого снегиря, которого она полюбила за то, что он перестал свистать и таскать воду, маленькой, очень пугливой и смирной собачонки Роски, сердитого кота Матроса, черномазой вертлявой девочки лет девяти, с огромными глазами и вострым носиком, которую звали Шурочкой, и пожилой женщины лет пятидесяти пяти, в белом чепце и коричневой кургузой кацавейке на темном платье, по имени Настасьи Карповны Огарковой.
— А для того, Федор Иваныч, я это говорю, что… ведь я вам родственница, я принимаю в вас самое
близкое участие… я знаю,
сердце у вас добрейшее.
Она и мне никогда об этом не говорит. Тут какая-то семейная тайна. При всей мнимой моей близости со вдовою, я не считал себя вправе спрашивать и допрашивать. Между тем на меня делает странное впечатление эта холодная скрытость с
близким ей человеком. Воображение худо как-то при этом рисует ее
сердце.
Верите ли, что расставания с друзьями, более или менее
близкими, до сих пор наполняют мое
сердце и как-то делают не способным настоящим образом заняться.
— Я знаю вас всех, господа, за хороших,
близких друзей, — он быстро и искоса поглядел на Симановского,и людей отзывчивых. Я сердечно прошу вас прийти мне на помощь. Дело мною сделано впопыхах, — в этом я должен признаться, — но сделано по искреннему, чистому влечению
сердца.
Мари, когда ушел муж, сейчас же принялась писать прежнее свое письмо: рука ее проворно бегала по бумаге; голубые глаза были внимательно устремлены на нее. По всему заметно было, что она писала теперь что-то такое очень дорогое и
близкое ее
сердцу.
Письмо это оканчивалось поручением поцеловать милую княгиню и передать ей, что ее материнское
сердце отныне будет видеть в ней самую
близкую, нежно любимую дочь.
Но подо всем этим лежало и медленно разрасталось чувство избытка любви к сыну, напряженное желание нравиться ему, быть
ближе его
сердцу.
«Не много вас, которые за правду…» Она шагала, опустив голову, и ей казалось, что это хоронят не Егора, а что-то другое, привычное,
близкое и нужное ей. Ей было тоскливо, неловко.
Сердце наполнялось шероховатым тревожным чувством несогласия с людьми, провожавшими Егора.
Все это подвигало
сердце ближе к женщине со светлыми глазами, и мать невольно жалась к ней, стараясь идти в ногу. Но порою в словах Софьи вдруг являлось что-то резкое, оно казалось матери лишним и возбуждало у нее опасливую думу...
Она молча, жадно глотая его слова открытым
сердцем, любовалась сыном, — он стоял перед нею такой светлый,
близкий.
— Молодое
сердце всегда
ближе к правде…
Что-то
близкое зависти коснулось
сердца Власовой. Поднимаясь с пола, она грустно проговорила...
— Вы можете! — сказал хохол и, отвернув от нее лицо, крепко, как всегда, потер руками голову, щеку и глаза. — Все любят
близкое, но — в большом
сердце и далекое — близко! Вы много можете. Велико у вас материнское…
Я была
близким другом ему, я многим обязана его
сердцу, он дал мне все, что мог, от своего ума и, одинокий, усталый, никогда не просил взамен ни ласки, ни внимания…
Ближе — прислонившись ко мне плечом — и мы одно, из нее переливается в меня — и я знаю, так нужно. Знаю каждым нервом, каждым волосом, каждым до боли сладким ударом
сердца. И такая радость покориться этому «нужно». Вероятно, куску железа так же радостно покориться неизбежному, точному закону — и впиться в магнит. Камню, брошенному вверх, секунду поколебаться — и потом стремглав вниз, наземь. И человеку, после агонии, наконец вздохнуть последний раз — и умереть.
С каждой минутой Он все
ближе — и все выше навстречу ему миллионы
сердец, — и вот уже Он видит нас.
Но мы чуткими ребячьими
сердцами слышали в его стонах искреннюю душевную боль и, принимая аллегории буквально, были все-таки
ближе к истинному пониманию трагически свихнувшейся жизни.
«Никому это непонятно. Нет у меня
близкого человека», — подумал горестно Ромашов. На мгновение вспомнилась ему Шурочка, — такая сильная, такая гордая, красивая, — и что-то томное, сладкое и безнадежное заныло у него около
сердца.
Идти домой Ромашову не хотелось — там было жутко и скучно. В эти тяжелые минуты душевного бессилия, одиночества и вялого непонимания жизни ему нужно было видеть
близкого, участливого друга и в то же время тонкого, понимающего, нежного
сердцем человека.
И отчего все эти воспоминания так ясно, так отчетливо воскресают передо мной, отчего
сердцу делается от них жутко, а глаза покрываются какою-то пеленой? Ужели я еще недостаточно убил в себе всякое чувство жизни, что оно так назойливо напоминает о себе, и напоминает в такое именно время, когда одно представление о нем может поселить в
сердце отчаяние,
близкое к мысли о самоубийстве!
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже
сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что
ближе к святому месту подходить станем, то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
Поэт, в справедливом сознании светозарности совершаемого им подвига мысли, имел полное право воскликнуть, что он глаголом жжет
сердца людей; но при данных условиях слова эти были только отвлеченной истиной,
близкой к самообольщению.